черт меня догадал родиться в россии с умом и талантом

Товарищу Пушкину

Ты и мещанам подфартил
с Руслан-Людмиловскою сказкой,
с Онегин-светскою подмазкой
умаслил флёр финворотил.

«безмолвствует» он у тебя
(как и в «Борисе Годунове»),
«жизнь за царя» отдать готовый,
жизнь рабско-тусклую любя.

Воспел ты русских Че Гевар:
Дубровского и Пугачёва;
тобой явленье Ильичово
слышно в тонах стихофанфар.

Поверили: «Взойдёт она –
звезда пленительного счастья»
так многие! И бед ненастья
текли с бунтарского окна.

Ты «слово приравнял к штыку»
и раньше всех, и всех отважней;
хоть ты и был «солдат бумажный»,
но ты смертелен дураку;

смертелен ты притронным псам,
чиновным шавкам разномастным,
попам раскормленно-жопастым
и нагло-лживым их псалмам;

смертелен русским глупарям
с их «третьеримовским» апломбом,
их шовинизма мыслепломбам,
их поклоненью алтарям.

Ты – Гражданин-Поэт-Премьер!
Хотя акыны, менестрели,
юродивые правду пели
и до тебя, другим в пример.

Но ты впервые до бумаг
довёл народный стон бессильный.
Вознёс над рабскою Россией
ты свой, почти что, красный флаг!

«Страну рабов, страну господ»,
свою «немытую Россию»
продолжил Лермонтов посильно
белить, стирая наш испод;

Некрасов этому помог;
потом был Горький, Маяковский…
Теперь вот мой антикремлёвский
в борьбу включился стихослог.

Товарищ Пушкин! От себя
и ото всех неравнодушных,
ублюдкам властным непослушных
я шлю поклон, тебя любя!
В.А. Сергеев 3.11.2011

Источник

О патриотизме русской интеллигенции

«Люблю Россию я, но странною любовью» — несколькими годами позже написал другой наш великий поэт, Михаил Юрьевич Лермонтов. И эта «странная любовь» также очень характерна для мировоззрения интеллигенции. Чем же она странна? — По-моему, рефлексией. Интеллигент всегда «танцует» от своего Я. — Цепочку моих размышлений продолжило воспоминание из периода, когда я работал сторожем на Карповке у Иоанновского монастыря. Тогда, под Новый 1996-й год пришёл в мой вагончик замечательный, интеллигентный человек Дима, один из лучших операторов Ленфильма. Мы хорошо посидели тогда, и он прочёл свои стихи. Там были, в частности, такие строчки про русский народ: «Забыв себя, бросаются в огонь. ». Причём, это «забыв себя» звучало с некоторым осуждением, потому что речь шла о том, что русские люди, вообще, часто себя не помнят.

Мысль моего друга была мне понятна, но не близка. Потому что я считаю, что способность русского человека забыв себя, бросаться в бой за общее дело — это большое достоинство, которое во многом определяет величие русского народа. Речь идёт не о том, что народ всегда прав. А о том, что он сильно проявляет себя, как действующее лицо мировой истории. Сильно и самобытно! И эта самобытная деятельность народа проявляется вне зависимости от очередных заблуждений века сего и от взобравшихся на верхушку государства властителей. Народ, независимо от этого является коллективным деятелем истории. Власть всегда пыталась эксплуатировать великую народную силу, оседлать этого неукротимого коня, и иногда, ей казалось, что это удалось. Здесь у меня возникает ассоциация с гениальным памятником России: с «Медным Всадником». Или с другим образом — гоголевской тройкой, несущейся неведомо куда.

Позиция же интеллигента — образованного, самостоятельно мыслящего человека, состоит в выборе собственной, индивидуальной реальности. Его отношение к жизни определяется рефлексией, то есть выбором такой действительности, в которой он пытается максимально реализовать свой разум и творческие силы. Эта позиция вовсе не отрицает патриотизма, то есть любви к Родине и к своему народу. Но она определяет своеобразную амплитуду колебаний мировосприятия интеллигента — от радости и гордости общения с величайшей природной силой народа, до отчаянного протеста против неумолимой инерции движения этой неосмысленной (как ему кажется) народной массы и против косности порождённой ею власти. Однако, я убеждён, что на более высоком (христианском) уровне обобщений существует возможность гармоничного понимания народной духовности и творческого приобщения к ней*. Собственно, наши русские гении и приходили к этой духовности и создавали на основе её свои лучшие произведения. И Пушкин, и Лермонтов, и Гоголь, и Толстой, и Достоевский, и многие другие.

Источник

715. Н. H. ПУШКИНОЙ

Жена, мой ангел, хоть и спасибо за твое милое письмо, а все-таки я с тобою побранюсь: зачем тебе было писать: это мое последнее письмо, более не получишь. Ты меня хочешь принудить приехать к тебе прежде 26. Это не дело. Бог поможет, «Современник» и без меня выйдет. А ты без меня не родишь. Можешь ли ты из полученных денег дать Одоевскому 500? Нет? Ну, пусть меня дождутся — вот и все. Новое твое распоряжение, касательно твоих доходов, касается тебя, делай как хочешь; хоть, кажется, лучше иметь дело с Дмитрием Николаевичем, чем с Натальей Ивановной. Это я говорю только dans l’intérêt de M-r Durier et M-me Sichler; 1) a мне все равно. Твои петербургские новости ужасны. То, что ты пишешь о Павлове, помирило меня с ним. Я рад, что он вызывал Апрелева. — У нас убийство может быть гнусным расчетом: оно избавляет от дуэля и подвергается одному наказанию — а не смертной казни. Утопление Столыпина — ужас! неужто невозможно было ему помочь? У нас в Москве все слава богу смирно: бой Киреева с Яром произвел великое негодование в чопорной здешней публике. Нащокин

заступается за Киреева очень просто и очень умно: что за беда, что гусарский поручик напился пьян и побил трактирщика, который стал обороняться? Разве в наше время, когда мы били немцев на Красном кабачке, и нам не доставалось, и немцы получали тычки сложа руки? По мне драка Киреева гораздо простительнее, нежели славный обед ваших кавалергардов и благоразумие молодых людей, которым плюют в глаза, а они утираются батистовым платком, смекая, что если выйдет история, так их в Аничков не позовут. Брюллов сейчас от меня. Едет в Петербург скрепя сердце; боится климата и неволи. Я стараюсь его утешить и ободрить; а между тем у меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Будучи еще порядочным человеком, я получал уж полицейские выговоры и мне говорили: vous avez trompé 1) и тому подобное. Что же теперь со мною будет? Мордвинов будет на меня смотреть, как на Фаддея Булгарина и Николая Полевого, как на шпиона; черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать. Прощай, будьте здоровы. Целую тебя.

Источник

LiveInternetLiveInternet

—Рубрики

—Музыка

—Поиск по дневнику

—Подписка по e-mail

—Трансляции

—Статистика

«. Черт меня дернул родиться в России с душою и талантом. «

Публикация Литературного музея-центра К.Г.Паустовского («ВКонтакте»), 16 февраля 2018 г

«. Вче­ра я был на лекции о русском писателе,— Анна Ахматова прострелила меня своими египетскими глазами. Сиял лы­синой и золотом зубов Серафимович с ужасающим, корявым лицом Квазимодо и хмельными глазами, по-английски строг, изыскан и стар был Бунин с глухим голосом и легким хохлацким акцентом. Тяжелый Сумбатов, величественный Телешов, пылкий и грассирующий Потемкин. Маленький неуклюжий старичок с крашеной бородой и блеклыми глазами все потирал руки и что-то тихо говорил голосом Марии Александровны. Это Короленко. И просто одетый, суровый, измученный, с презрительной складкой у губ и умным квадратным лицом Шмелев — самый моло­дой, резкий и отчеканенный. Изящный, как юноша, Станиславский и Лилина, Бурджалов, Осоргин и другие. Шайка репортеров и газетчиков,— сварливый, глупый, завистливый народ, щеголяющий дешевым цинизмом. Как сказал Потемкин — в публике было «электрическое» настроение. Много шумели.

Но почему-то все это показалось мне отжившим, ста­рым, не волнующим. Для меня были только двое — Бунин и Шмелев. Бунин, спокойный, тонкий, задушевный,— че­канил свои стихи и волновал. У него редкие тонкие руки. Шмелев бросил публике в ответ на жалобы на оскудение литературы — «Каждое общество заслуживает своих пи­сателей. Гения надо заслужить. Прежде чем говорить о нем, надо спросить себя — достойны ли мы иметь гения. Вы — косная масса под новыми сюртуками, вы — трусость, вы — душевная прострация и та человеческая пыль, от которой тошнит в уме. И если придет в Россию гений, то какое отчаянное, потрясающее проклятие он швырнет в лицо России и вам, ее «промотавшимся», оголтелым отцам».

А в публике говорили: «Возмутительно. Написал ка­ких-то жалких два рассказа, изданных универсальной биб­лиотекой за 10 коп., и смеет говорить такие вещи». Одна дама, сидевшая впереди меня, сказала, что «такого госпо­дина она бы не впустила в свою гостиную». Короленко обомлел. Как! Как можно! И зашамкал о редком единении в России читателей и писателей. Что вы, помилуйте! Разве можно. А Михайловский, Щедрин, Некрасов? Даже этот вечер — пример единения. Хорошо единение. «Я бы его в свою гостиную не пустила».

И Шмелев ответил о том, как затравили всех русских гениев, затравило общество, обыватель, вся дикая русская жизнь, и крикнул о несмываемом позоре и крови на руках русской критики, задушившей свободную мысль, убившей из-за угла безвестных гениев, которые были бы неизмери­мо выше всех столпов русской литературы. Это подлость. Будьте прокляты вы, русские интеллигенты, с вашей кри­тикой. Черт меня дернул родиться в России с душою и талантом. «

На фотографии О.А.Шмелева, В.Н.Бунина, И.А.Бунин, И.С.Шмелев, 1923 г

Этот отрывок из письма Паустовского стоит целого романа по-моему.

Источник

Чужая мудрость / Quotes

Sunday, January 27, 2013

Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?
И зачем судьбою тайной ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью, ум сомненьем взволновал?
Цели нет передо мною, сердце пусто, празден ум.
И томит меня тоскою однозвучный жизни шум.
(А. С. Пушкин)

«Какое счастье для России, что Пушкин убит рукой иностранца, своей не нашлось».
«Ведь Пушкина убили потому, что своей смертью он никогда бы не умер, жил вечно».
(«Мой Пушкин» Марина Цветаева)

«Тебя, как первую любовь, России сердце не забудет».
(Тютчев)

«Ночью положили солнце в гроб. И в январскую стужу проскрипели полозья саней, увозивших для отпевания тело поэта».
(Мандельштам)

* * *
Белла Ахмадулина:
В празднестве, которое причиняет волнение и радость многим умам и сердцам, неизбежно присутствует то, что так не любил, или не любит Пушкин: фамильярность, развязность, вульгарность. У меня есть такие четыре строчки:

«Любви всепоцелуйная идея,
Зачем он так развязно не забыт,
Как страшно близок день его рождения,
Что оскорблен ужасней, чем убит».

Пушкин привык к тому, что его имя может упоминаться впустую и всуе. Просто, у этого имени, у этой любви, у всенародного преклонения есть множество приживалов, они как бы себя возвеличивают тем, что они соотечественники и, получается, что уже и современники Пушкина. Пушкин всегда был объектом чьей-то ревности. Даже великие люди испытывали к нему живое, ревнивое чувство. Это продолжается и будет продолжаться. Будем считать это прямым доказательством того, что он нас не покинул.
статья

[. ] Есть очень конкретное представление романтической Испании. Я очень часто встречаюсь с русскими, которые показывают через Пушкина или Светлова совсем не существующую для меня Испанию. В этом, мне кажется, очень помог Пушкину Мериме, есть даже такая поговорка в Испании: «Кармен испанская, настоящая, а не «Кармен» Мериме».

Его галлицизмы настолько срослись с ним, и он настолько мыслил по-французски, он был начитан, он настолько хорошо знал всю классическую культуру и культуру просветителей конца 18-го века, что он с трудом отделим от французской культуры. Я могу вам привести пример такого кругообразного обмена: в «Цыганах», которые были переведены на французский довольно рано, в особенности песенки о птице, «Грозный муж, старый муж. «, Мериме взял эту тему у Пушкина и потом, как ни странно, несмотря на слабость стихотворных переводов Пушкина, эти песенки попали через Мериме в либретто «Кармен» и стали общеизвестными. Мериме взял эту тему у Пушкина, а в свою очередь Пушкин в тех же «Цыганах» свою речь старика почти целиком взял у Дидро.

Из Будапешта славистка и переводчица Агнеш Геребен:
До 45-го года мало знали у нас о Пушкине, а в 45-м году, как вам прекрасно известно, произошли некоторые события, в силу которых к русской культуре, к русской литературе интерес повысился. Власти форсировали, настаивали на издании русских, советских писателей и поэтов. Так Пушкин, как ни странно, стал, к сожалению, у нас советским поэтом.
После 56-го года положение, как ни странно, во многом улучшилось, но это не в силу радостных причин, просто целое поколение венгерских интеллектуалов оказались за бортом официальной литературы, до 62-го года многие были вообще лишены свободы. И когда они вышли из тюрьмы, единственной возможностью заработка, кроме физической работы, остались переводы. Пушкин при этом занимал достаточно своеобразное положение, его переводили блестящие переводчики, сами поэты, несостоявшиеся поэты, опять-таки из-за политической ситуации в Восточной Европе. Эти люди талантливые, культурные, сейчас им по 60 лет и немножко выше, они с 60-х годов переводили практически всего Пушкина. «Евгений Онегин» в четвертый раз переводится. Первый перевод еще из прошлого века, блестящий перевод (для меня, конечно, «Евгений Онегин» всегда будет в том переводе прошлого века), но и в этом столетии уже третий перевод готовится. Это всегда такой вызов для венгерской поэзии, для венгерских поэтов.

* * *
Какое же вино приготовил Евгений?

Вдовы Клико или Моэта
Благословенное вино
В бутылке мерзлой для поэта
На стол сейчас принесено.

Это великолепные шампанские вина, брют. Но с «Моэтом» и «Вдовой Клико» одна беда: как были дорогими, так и остались. Если бы я, как помещик Онегин, всякий раз угощал своих коллег, «либертийских» поэтов Волохонского и Цветкова бессмертной «Вдовой Клико», то давно бы разорился. Пушкин, понимая эту материальную сторону дела, как бы отмежевывается от Онегина:

за него [т.е. за шампанское]
Последний бедный лепт, бывало,
Давал я.

Но у Пушкина в каталоге вин можно найти кое-что и по карману и по вкусу, так чтоб не отдавать последней марки. Вот что Пушкин пишет о декабристах:

Сначала эти заговоры
Между Лафитом и Клико
Лишь были дружеские споры.

Так вот, комета, заметил парижанин Терапиано, не совсем метафора. Речь идет о знаменитой комете 1811 года, а значит и вино того же года. Правда, ни в одной парижской винной лавке мне не попадалось это Vin de la Comete. Что еще в пушкинском винном меню? Ну, есть знаменитый италийский фалерн. Но я не доверяю древнегреческим и древнеримским винам. В них, чтобы они не испортились во время долгих морских путешествий, добавляли всякую гадость вроде смолы, мраморной пыли, известки, морской воды: в лесбийском вине морская вода составляла два процента! Так что, прелестный мальчик, не наполняй моей чаши фалерном. Что ж тогда пить по будням?

Но ты, Бордо, подобен другу,
Который в горе и в беде,
Товарищ завсегда, везде,
Готов вам оказать услугу,
Иль тихий разделить досуг.
Да здравствует бордо, наш друг!

Источник