угораздило родиться в россии с умом и талантом родиться в россии

715. Н. H. ПУШКИНОЙ

Жена, мой ангел, хоть и спасибо за твое милое письмо, а все-таки я с тобою побранюсь: зачем тебе было писать: это мое последнее письмо, более не получишь. Ты меня хочешь принудить приехать к тебе прежде 26. Это не дело. Бог поможет, «Современник» и без меня выйдет. А ты без меня не родишь. Можешь ли ты из полученных денег дать Одоевскому 500? Нет? Ну, пусть меня дождутся — вот и все. Новое твое распоряжение, касательно твоих доходов, касается тебя, делай как хочешь; хоть, кажется, лучше иметь дело с Дмитрием Николаевичем, чем с Натальей Ивановной. Это я говорю только dans l’intérêt de M-r Durier et M-me Sichler; 1) a мне все равно. Твои петербургские новости ужасны. То, что ты пишешь о Павлове, помирило меня с ним. Я рад, что он вызывал Апрелева. — У нас убийство может быть гнусным расчетом: оно избавляет от дуэля и подвергается одному наказанию — а не смертной казни. Утопление Столыпина — ужас! неужто невозможно было ему помочь? У нас в Москве все слава богу смирно: бой Киреева с Яром произвел великое негодование в чопорной здешней публике. Нащокин

заступается за Киреева очень просто и очень умно: что за беда, что гусарский поручик напился пьян и побил трактирщика, который стал обороняться? Разве в наше время, когда мы били немцев на Красном кабачке, и нам не доставалось, и немцы получали тычки сложа руки? По мне драка Киреева гораздо простительнее, нежели славный обед ваших кавалергардов и благоразумие молодых людей, которым плюют в глаза, а они утираются батистовым платком, смекая, что если выйдет история, так их в Аничков не позовут. Брюллов сейчас от меня. Едет в Петербург скрепя сердце; боится климата и неволи. Я стараюсь его утешить и ободрить; а между тем у меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Будучи еще порядочным человеком, я получал уж полицейские выговоры и мне говорили: vous avez trompé 1) и тому подобное. Что же теперь со мною будет? Мордвинов будет на меня смотреть, как на Фаддея Булгарина и Николая Полевого, как на шпиона; черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать. Прощай, будьте здоровы. Целую тебя.

Источник

О патриотизме русской интеллигенции

«Люблю Россию я, но странною любовью» — несколькими годами позже написал другой наш великий поэт, Михаил Юрьевич Лермонтов. И эта «странная любовь» также очень характерна для мировоззрения интеллигенции. Чем же она странна? — По-моему, рефлексией. Интеллигент всегда «танцует» от своего Я. — Цепочку моих размышлений продолжило воспоминание из периода, когда я работал сторожем на Карповке у Иоанновского монастыря. Тогда, под Новый 1996-й год пришёл в мой вагончик замечательный, интеллигентный человек Дима, один из лучших операторов Ленфильма. Мы хорошо посидели тогда, и он прочёл свои стихи. Там были, в частности, такие строчки про русский народ: «Забыв себя, бросаются в огонь. ». Причём, это «забыв себя» звучало с некоторым осуждением, потому что речь шла о том, что русские люди, вообще, часто себя не помнят.

Мысль моего друга была мне понятна, но не близка. Потому что я считаю, что способность русского человека забыв себя, бросаться в бой за общее дело — это большое достоинство, которое во многом определяет величие русского народа. Речь идёт не о том, что народ всегда прав. А о том, что он сильно проявляет себя, как действующее лицо мировой истории. Сильно и самобытно! И эта самобытная деятельность народа проявляется вне зависимости от очередных заблуждений века сего и от взобравшихся на верхушку государства властителей. Народ, независимо от этого является коллективным деятелем истории. Власть всегда пыталась эксплуатировать великую народную силу, оседлать этого неукротимого коня, и иногда, ей казалось, что это удалось. Здесь у меня возникает ассоциация с гениальным памятником России: с «Медным Всадником». Или с другим образом — гоголевской тройкой, несущейся неведомо куда.

Позиция же интеллигента — образованного, самостоятельно мыслящего человека, состоит в выборе собственной, индивидуальной реальности. Его отношение к жизни определяется рефлексией, то есть выбором такой действительности, в которой он пытается максимально реализовать свой разум и творческие силы. Эта позиция вовсе не отрицает патриотизма, то есть любви к Родине и к своему народу. Но она определяет своеобразную амплитуду колебаний мировосприятия интеллигента — от радости и гордости общения с величайшей природной силой народа, до отчаянного протеста против неумолимой инерции движения этой неосмысленной (как ему кажется) народной массы и против косности порождённой ею власти. Однако, я убеждён, что на более высоком (христианском) уровне обобщений существует возможность гармоничного понимания народной духовности и творческого приобщения к ней*. Собственно, наши русские гении и приходили к этой духовности и создавали на основе её свои лучшие произведения. И Пушкин, и Лермонтов, и Гоголь, и Толстой, и Достоевский, и многие другие.

Источник

zotych7

zotych7

Есть расхожие цитаты, которые так часто фигурируют в искаженном виде, что само это искажение становится фактом культуры. Пример — начало четвертой главы «Евгения Онегина»: «Чем меньше женщину мы любим, / Тем легче нравимся мы ей». Очень многие люди считают, что там написано: «Тем больше нравимся мы ей».

Это, казалось бы, незначительное искажение страшно вульгаризирует мысль Пушкина. Получается, Пушкин считал, что женщины любят, чтобы их обижали, всячески демонстрировали им свое пренебрежение. Было бы ужасно, если бы это было так: в этом случае взаимная любовь была бы вообще невозможна. И Пушкин, конечно, так не считал.

Пушкин говорит здесь о науке обольщения. Когда обольститель пытается уловить понравившуюся ему женщину в свои сети, пуская в ход тонкие комплименты, томные взгляды, лживые клятвы, внезапное безразличие и так далее, то все эти ухищрения лучше удаются, если за ними не стоит подлинное глубокое чувство. Онегину наскучила вся эта наука, надоело вечное лицемерие, и потому он был «живо тронут» искренностью письма Татьяны.

На еще более яркий случай искажения пушкинской цитаты обратил внимание замечательный математик и лингвист В. А. Успенский. Практически все, даже филологи, помнят известную фразу Пушкина, о том, что его угораздило родиться в России — дальше все помнят именно в таком виде — с умом и талантом.

Между тем, 18 мая 1836 года в письме жене из Москвы в Петербург Пушкин писал: «Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом». Итак, на самом деле не с умом и талантом, а с душой и талантом. С умом и талантом — это эдакое горе от ума, скорее про Чацкого. Пушкин же говорил о том, как тяжела грубая российская действительность для человека, способного чувствовать.

Успенский так комментирует эту подмену в общественном сознании души умом: «В высказывании Пушкина речь идет о как бы неуместности в России некоторых качеств. Российский менталитет готов согласиться, что уму, возможно, действительно, естественнее пребывать в Германии, а таланту — в Италии, но не может поверить, что Пушкин намекал на неприкаянность в России души. Уж чего-чего, а души, душевности и духовности у нас хоть отбавляй». Разумеется, причина искажения именно в этом. Можно только добавить вот что.

Это сейчас сказать о неуместности в России души — все равно что сказать о неуместности в России тоски, удали, воли или невозможности жить в России на авось. Действительно, с душой именно в России и родиться. Так и говорят — русская душа, русская бесшабашность, русская удаль. Ведь не скажешь французская душа или английская удаль.

В общем, мы говорим «душа» — подразумеваем «Россия», ну и соответственно. Однако в пушкинское время душа еще не превратилась в русский бренд, и слова о непригодности России для человека с душой вовсе не звучали как парадокс.

Источник

LiveInternetLiveInternet

—Рубрики

—Музыка

—Поиск по дневнику

—Подписка по e-mail

—Трансляции

—Статистика

«. Черт меня дернул родиться в России с душою и талантом. «

Публикация Литературного музея-центра К.Г.Паустовского («ВКонтакте»), 16 февраля 2018 г

«. Вче­ра я был на лекции о русском писателе,— Анна Ахматова прострелила меня своими египетскими глазами. Сиял лы­синой и золотом зубов Серафимович с ужасающим, корявым лицом Квазимодо и хмельными глазами, по-английски строг, изыскан и стар был Бунин с глухим голосом и легким хохлацким акцентом. Тяжелый Сумбатов, величественный Телешов, пылкий и грассирующий Потемкин. Маленький неуклюжий старичок с крашеной бородой и блеклыми глазами все потирал руки и что-то тихо говорил голосом Марии Александровны. Это Короленко. И просто одетый, суровый, измученный, с презрительной складкой у губ и умным квадратным лицом Шмелев — самый моло­дой, резкий и отчеканенный. Изящный, как юноша, Станиславский и Лилина, Бурджалов, Осоргин и другие. Шайка репортеров и газетчиков,— сварливый, глупый, завистливый народ, щеголяющий дешевым цинизмом. Как сказал Потемкин — в публике было «электрическое» настроение. Много шумели.

Но почему-то все это показалось мне отжившим, ста­рым, не волнующим. Для меня были только двое — Бунин и Шмелев. Бунин, спокойный, тонкий, задушевный,— че­канил свои стихи и волновал. У него редкие тонкие руки. Шмелев бросил публике в ответ на жалобы на оскудение литературы — «Каждое общество заслуживает своих пи­сателей. Гения надо заслужить. Прежде чем говорить о нем, надо спросить себя — достойны ли мы иметь гения. Вы — косная масса под новыми сюртуками, вы — трусость, вы — душевная прострация и та человеческая пыль, от которой тошнит в уме. И если придет в Россию гений, то какое отчаянное, потрясающее проклятие он швырнет в лицо России и вам, ее «промотавшимся», оголтелым отцам».

А в публике говорили: «Возмутительно. Написал ка­ких-то жалких два рассказа, изданных универсальной биб­лиотекой за 10 коп., и смеет говорить такие вещи». Одна дама, сидевшая впереди меня, сказала, что «такого госпо­дина она бы не впустила в свою гостиную». Короленко обомлел. Как! Как можно! И зашамкал о редком единении в России читателей и писателей. Что вы, помилуйте! Разве можно. А Михайловский, Щедрин, Некрасов? Даже этот вечер — пример единения. Хорошо единение. «Я бы его в свою гостиную не пустила».

И Шмелев ответил о том, как затравили всех русских гениев, затравило общество, обыватель, вся дикая русская жизнь, и крикнул о несмываемом позоре и крови на руках русской критики, задушившей свободную мысль, убившей из-за угла безвестных гениев, которые были бы неизмери­мо выше всех столпов русской литературы. Это подлость. Будьте прокляты вы, русские интеллигенты, с вашей кри­тикой. Черт меня дернул родиться в России с душою и талантом. «

На фотографии О.А.Шмелева, В.Н.Бунина, И.А.Бунин, И.С.Шмелев, 1923 г

Этот отрывок из письма Паустовского стоит целого романа по-моему.

Источник

Новое в блогах

Об ошибках в расхожих цитатах Пушкина

Есть расхожие цитаты, которые так часто фигурируют в искаженном виде, что само это искажение становится фактом культуры. Пример – начало четвертой главы «Евгения Онегина»: «Чем меньше женщину мы любим, / Тем легче нравимся мы ей». Очень многие люди считают, что там написано: «Тем больше нравимся мы ей».

Это, казалось бы, незначительное искажение страшно вульгаризирует мысль Пушкина. Получается, Пушкин считал, что женщины любят, чтобы их обижали, всячески демонстрировали им свое пренебрежение. Было бы ужасно, если бы это было так: в этом случае взаимная любовь была бы вообще невозможна. И Пушкин, конечно, так не считал.

Чем меньше женщину мы любим,

Тем легче нравимся мы ей

И тем ее вернее губим

Средь обольстительных сетей.

Пушкин говорит здесь о науке обольщения. Когда обольститель пытается уловить понравившуюся ему женщину в свои сети, пуская в ход тонкие комплименты, томные взгляды, лживые клятвы, внезапное безразличие и так далее, то все эти ухищрения лучше удаются, если за ними не стоит подлинное глубокое чувство. Онегину наскучила вся эта наука, надоело вечное лицемерие, и потому он был «живо тронут» искренностью письма Татьяны.

На еще более яркий случай искажения пушкинской цитаты Практически все, даже филологи, помнят известную фразу Пушкина, о том, что его угораздило родиться в России – дальше все помнят именно в таком виде – с умом и талантом.

Между тем, 18 мая 1836 года в письме жене из Москвы в Петербург Пушкин писал: «Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом». Итак, на самом деле не «с умом и талантом», а «с душой и талантом». «С умом и талантом» – это эдакое горе от ума, скорее про Чацкого. Пушкин же говорил скорее о том, как тяжела грубая российская действительность для человека, способного чувствовать.

Это сейчас сказать о неуместности в России души – все равно что сказать о неуместности в России тоски, удали, воли или невозможности жить в России на авось. Действительно, с душой именно в России и родиться. Так и говорят – русская душа, русская бесшабашность, русская удаль. Ведь не скажешь французская душа или английская удаль.

В общем, мы говорим «душа» – подразумеваем «Россия», ну и соответственно. Однако в пушкинское время душа еще не превратилась в русский бренд, и слова о непригодности России для человека с душой вовсе не звучали как парадокс.

Источник