всяка доля по уму и хорошая и злая уходящего пойму остающегося знаю
Не так давно жил замечательный русский поэт,
Не веря кровному завету,
Что так нельзя,
Ушли бродить по белу свету
Мои друзья.
С той, чья судьба ещё не стёрта
В ногах стыда,
А если мёртвой, то на черта
И жить тогда.
Я верен тем, кто остаётся
Под бражный трёп,
Своё угрюмое сиротство
Нести по гроб.
Кому обещаны допросы
И лагеря,
Но сквозь крещенские морозы
Горит заря..
Нам не дано, склоняя плечи
Под ложью дней,
Гадать, кому придётся легче,
Кому трудней.
Пошли им, Боже, лёгкой ноши,
Прямых дорог
И добрых снов на злое ложе
Пошли им впрок.
Я вижу зло, и слышу плач,
И убегаю, жалкий, прочь,
Раз каждый каждому палач
И никому нельзя помочь.
И были дивные слова,
Да мне сказать их не дано,
И помертвела голова,
И сердце умерло давно.
Я причинял беду и боль,
И от меня отпрянул Бог
И раздавил меня, как моль,
Чтоб я взывать к нему не мог.
Клубится кладбищенский сумрак,
У смерти хороший улов.
Никто нам не скажет разумных,
Простых и напутственных слов.
Зачем про веселье узнал я,
Коль ужас мой ум холодит?
Поэты уходят в изгнанье,
А с нами одни холуи.
О, как нам жилось и бродилось
Под русским снежком по зиме.
Смешная девчонка Правдивость
Ты есть ли ещё на земле?
При жизни сто раз умиравший,
Он слышит шаги за спиной.
То снова наводит мурашки
Жестокости взор жестяной.
Немея от нынешних бедствий
И в бегстве от будущих битв,
Кому ж быть в ответе за век свой?
Не так давно жил замечательный русский поэт,
Не веря кровному завету,
Что так нельзя,
Ушли бродить по белу свету
Мои друзья.
С той, чья судьба ещё не стёрта
В ногах стыда,
А если мёртвой, то на черта
И жить тогда.
Я верен тем, кто остаётся
Под бражный трёп,
Своё угрюмое сиротство
Нести по гроб.
Кому обещаны допросы
И лагеря,
Но сквозь крещенские морозы
Горит заря..
Нам не дано, склоняя плечи
Под ложью дней,
Гадать, кому придётся легче,
Кому трудней.
Пошли им, Боже, лёгкой ноши,
Прямых дорог
И добрых снов на злое ложе
Пошли им впрок.
Я вижу зло, и слышу плач,
И убегаю, жалкий, прочь,
Раз каждый каждому палач
И никому нельзя помочь.
И были дивные слова,
Да мне сказать их не дано,
И помертвела голова,
И сердце умерло давно.
Я причинял беду и боль,
И от меня отпрянул Бог
И раздавил меня, как моль,
Чтоб я взывать к нему не мог.
Клубится кладбищенский сумрак,
У смерти хороший улов.
Никто нам не скажет разумных,
Простых и напутственных слов.
Зачем про веселье узнал я,
Коль ужас мой ум холодит?
Поэты уходят в изгнанье,
А с нами одни холуи.
О, как нам жилось и бродилось
Под русским снежком по зиме.
Смешная девчонка Правдивость
Ты есть ли ещё на земле?
При жизни сто раз умиравший,
Он слышит шаги за спиной.
То снова наводит мурашки
Жестокости взор жестяной.
Немея от нынешних бедствий
И в бегстве от будущих битв,
Кому ж быть в ответе за век свой?
Стихотворение дня
Борис Чичибабин
«Ночью черниговской». Читает автор
Ночью черниговской с гор араратских,
шерсткой ушей доставая до неба,
чад упасая от милостынь братских,
скачут лошадки Бориса и Глеба.
Плачет Господь с высоты осиянной.
Церкви горят золоченой известкой,
Меч навострил Святополк Окаянный.
Дышат убивцы за каждой березкой.
Еле касаясь камений Синая,
темного бора, воздушного хлеба,
беглою рысью кормильцев спасая,
скачут лошадки Бориса и Глеба.
Путают путь им лукавые черти.
Даль просыпается в россыпях солнца.
Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти.
Мук не приявший вовек не спасется.
Киев поникнет, расплещется Волга,
глянет Царьград обреченно и слепо,
как от кровавых очей Святополка
скачут лошадки Бориса и Глеба.
Смертынька ждет их на выжженных пожнях,
нет им пристанища, будет им плохо,
коль не спасет их бездомный художник
бражник и плужник по имени Леха.
Пусть же вершится веселое чудо,
служится красками звонкая треба,
в райские кущи от здешнего худа
скачут лошадки Бориса и Глеба.
Бог-Вседержитель с лазоревой тверди
ласково стелет под ноженьки путь им.
Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти.
Чад убиенных волшбою разбудим.
Ныне и присно по кручам Синая,
по полю русскому в русское небо,
ни колоска под собой не сминая,
скачут лошадки Бориса и Глеба.
Не спрашивай, что было до тебя.
То был лишь сон, давно забыл его я.
По кругу зла под ружьями конвоя
нас нежил век, терзая и губя.
От наших мук в лесах седела хвоя,
хватал мороз, дыхание клубя.
В глуби меня угасло всё живое,
безвольный дух в печали погребя.
В том страшном сне, минутная, как милость,
чуть видно ты, неведомая, снилась.
Я оживал, в других твой свет любя.
И сам воскрес, и душу вынес к полдню,
и всё забыл, и ничего не помню.
Не спрашивай, что было до тебя.
Вспоминайте наш снежок
посреди чужого жара.
Уходящему – рожок.
Остающемуся – кара.
Всяка доля по уму:
и хорошая, и злая.
Уходящего – пойму.
Остающегося – знаю.
Край души, больная Русь, –
перезвонность, первозданность
(с уходящим – помирюсь,
с остающимся – останусь) –
дай нам, вьюжен и ледов,
безрассуден и непомнящ,
уходящему – любовь,
остающемуся – помощь.
Тот, кто слаб, и тот, кто крут,
выбирает каждый между:
уходящий – меч и труд,
остающийся – надежду.
Но в конце пути сияй
по заветам Саваофа,
уходящему – Синай,
остающимся – Голгофа.
Я устал судить сплеча,
мерить временным безмерность.
Уходящему – печаль.
Остающемуся – верность.
«В лесу соловьином». Читает автор
В лесу соловьином, где сон травяной,
где доброе утро нам кто-то пропинькал,
счастливые нашей небесной виной,
мы бродим сегодня вчерашней тропинкой.
Доверившись чуду и слов лишены
и вслушавшись сердцем в древесные думы,
две тёмные нити в шитье тишины,
светлеем и тихнем, свиваясь в одну, мы.
Без крова, без комнат венчальный наш дом,
и нет нас печальней, и нет нас блаженней.
Мы были когда-то и будем потом,
пока не искупим земных прегрешений…
Присутствием близких в любви стеснена,
но пальцев ласкающих не разжимая,
ты помнишь, какая была тишина,
молитвосклонённая и кружевная?
Нас высь одарила сорочьим пером,
а мир был и зелен, и синь, и оранжев.
Давай же, – я думал, – скорее умрём,
чтоб встретиться снова как можно пораньше.
Умрём поскорей, чтоб родиться опять
и с первой зарёй ухватиться за руки
и в кружеве утра друг друга обнять
в той жизни, где нет ни вины, ни разлуки.
Для комментирования вам надо войти в свой аккаунт.
Новое в блогах
Песня 1971 года, музыка Вадима Мищука, слова Чичибабина
Вспоминайте наш снежок
Посреди чужого жара,
Уходящему — рожок,
Остающемуся — кара.
Всяка доля по уму,
И хорошая и злая,
Уходящего — пойму,
Остающегося — знаю.
Край души, больная Русь,
Перезвонность, первозданность.
С уходящим — помирюсь,
С остающимся — останусь.
Но в конце пути сияй
По заветам Саваофа
Уходящему — Синай,
Остающимся — Голгофа.
виталий рубинфельд # написал комментарий 31 января 2017, 00:02 Вот стихотворение Чичибабина полностью
Вспоминайте наш снежок
посреди чужого жара.
Уходящему — рожок.
Остающемуся — кара.
Всяка доля по уму:
и хорошая, и злая.
Уходящего — пойму.
Остающегося — знаю.
Край души, больная Русь,—
перезвонность, первозданность
(с уходящим — помирюсь,
с остающимся — останусь) —
дай нам, вьюжен и ледов,
безрассуден и непомнящ,
уходящему — любовь,
остающемуся — помощь.
Тот, кто слаб, и тот, кто крут,
выбирает каждый между:
уходящий — меч и труд,
остающийся — надежду.
Но в конце пути сияй
по заветам Саваофа,
уходящему — Синай,
остающимся — Голгофа.
Я устал судить сплеча,
мерить временным безмерность.
Уходящему — печаль.
Остающемуся — верность.
Борис Чичибабин. ПРЕОБРАЖЁННЫЙ В СВЕТ
Я так устал. Мне стало все равно.
Ко мне всего на три часа из суток
приходит сон, томителен и чуток,
и в сон желанье смерти вселено.
На лоб и грудь дохни своим ледком,
дай отдохнуть светло и беспробудно.
Я так устал. Мне сроду было трудно,
что всем другим привычно и легко.
Я верил в дух, безумен и упрям,
я Бога звал — и видел ад воочью, —
и рвется тело в судорогах ночью,
и кровь из носу хлещет по утрам.
И вижу зло, и слышу плач,
и убегаю, жалкий, прочь,
раз каждый каждому палач
и никому нельзя помочь.
Я жил когда-то и дышал,
но до рассвета не дошел.
Темно в душе от божьих жал,
хоть горсть легка, да крест тяжел.
Меня сечет господня плеть,
и под ярмом горбится плоть,-
и ноши не преодолеть,
и ночи не перебороть.
И были дивные слова,
да мне сказать их не дано
и помертвела голова,
и сердце умерло давно.
Я причинял беду и боль
и от меня отпрянул Бог
и раздавил меня, как моль
чтоб я взывать к нему не мог.
Вспоминайте наш снежок
посреди чужого жара.
Уходящему — рожок.
Остающемуся — кара.
Всяка доля по уму:
и хорошая, и злая.
Уходящего — пойму.
Остающегося — знаю.
Край души, больная Русь,—
перезвонность, первозданность
(с уходящим — помирюсь,
с остающимся — останусь) —
дай нам, вьюжен и ледов,
безрассуден и непомнящ,
уходящему — любовь,
остающемуся — помощь.
Тот, кто слаб, и тот, кто крут,
выбирает каждый между:
уходящий — меч и труд,
остающийся — надежду.
Но в конце пути сияй
по заветам Саваофа,
уходящему — Синай,
остающимся — Голгофа.
Я устал судить сплеча,
мерить временным безмерность.
Уходящему — печаль.
Остающемуся — верность.
Из всех скотов мне по́ сердцу верблюд
Передохнёт — и снова в путь, навьючась.
В его горбах угрюмая живучесть,
Века́ неволи в них её вольют.
Он тащит груз, а сам грустит по сини
Он от любовной ярости вопит,
Его терпенье пестуют пустыни.
Я весь в него — от песен до копыт.
Не надо дурно думать о верблюде.
Его черты брезгливы, но добры́.
Ты погляди, ведь он древней домбры́
И знает то, чего не знают люди.
Шагает, шею шёпота вытягивая,
Проносит ношу, царственен и худ, —
Песчаный лебедин, печальный работяга,
Хорошее чудовище верблюд.
Его удел — ужасен и высок,
И я б хотел меж розовых барханов,
Из-под поклаж с презреньем нежным глянув,
С ним заодно попи́сать на песок.
Мне, как ему, мой Бог не потакал.
Я тот же корм перетираю мудро,
И весь я есть моргающая морда,
Да жаркий горб, да ноги ходока.
ЦЕРКОВЬ В КОЛОМЕНСКОМ
Все, что мечтала услышать душа
в всплеске колодезном,
вылилось в возгласе: «Как хороша
церковь в Коломенском!»
Здравствуй, царевна средь русских церквей,
бронь от обидчиков!
Шумные лица бездушно мертвей
этих кирпичиков.
Сменой несметных ненастий и ведр
дышат, как дерево.
Как же ты мог, возвеличенный Петр,
съехать отселева?
Пей мою кровушку, пшикай в усы
зелием чертовым.
То-то ты смладу от божьей красы
зенки отвертывал.
Божья краса в суете не видна.
С гари да с ветра я
вижу: стоит над Россией одна
самая светлая.
Чашу страданий испивши до дна,
пальцем не двигая,
вижу: стоит над Россией одна
самая тихая.
Кто ее строил? Пора далека,
слава растерзана.
Помнишь, любимая, лес да река _
вот она, здесь она.
В милой пустыне, вдали от людей
нет одиночества.
Светом сочится, зари золотей,
русское зодчество.
Гибли на плахе, катились на дно,
звали в тоске зарю,
но не умели служить заодно
Богу и Кесарю.
Стань над рекою, слова лепечи,
руки распахивай.
Сердцу чуть слышно журчат кирпичи
тихостью Баховой.
Это из злыдни, из смуты седой
прадеды вынесли
диво, созвучное Анне Святой
в любящем Вильнюсе.
Полные света, стройны и тихи,
чуда глашатаи,-
так вот должны воздвигаться стихи,
книги и статуи.
Как зимой завершена
обида темных лет!
Какая в мире тишина!
Какой на свете свет!
Сон мира сладок и глубок,
с лицом, склоненным в снег,
и тот, кто в мире одинок,
в сей миг блаженней всех.
О, стыдно в эти дни роптать,
отчаиваться, клясть,
когда почиет благодать
на чаявших упасть!
В морозной сини белый дым,
деревья и дома,-
благословением святым
прощает нас зима.
За все зловещие века,
за всю беду и грусть
младенческие облака
сошли с небес на Русь.
Земля простила всех иуд,
и пир любви не скуп,
и в небе ангелы поют,
не разжимая губ.
Их свечи блестками парят,
и я мою зажгу,
чтоб бедный Галич был бы рад
упавшему снежку.
О, сколько в мире мертвецов,
а снег живее нас.
А все ж и нам, в конце концов,
пробьет последний час.
И в жизни не было разлук,
и в мире смерти нет,
и серебреет в слове звук,
преображенный в свет.
ЭЛЕГИЯ ФЕВРАЛЬСКОГО СНЕГА
Не куем, не сеем и не пашем,
но и нас от тяжеб и обид
кличет Вечность голосом лебяжьим,
лебединым светом серебрит.
Вышел срок метелицам полночным,
и к заре, блистая и пыля,
детски чистым, райски непорочным,
снежным снегом устлана земля.
Не цветок, не музыка, не воздух,
но из той же выси, что и сны,
эти дни о шлейфах звездохвостых
в обновимом чуде белизны.
Это лес пришел к нам вместе с лешим,
опустилась свыше кисея,
чтоб, до боли тих и незаслежен,
белый свет девически сиял.
Это мир, увиденный впервые,
детских снов рождественская вязь.
Это сказка утренней Марии,
что из этой пены родилась…
Падай, снег, на волосы и губы,
холодком за шиворот теки.
Хорошо нам в этаком снегу бы
скоротать остатние деньки.
В сердце горько пахнет можжевельник,
и, когда за сто земель и вод
откочует брат мой Саша Верник,
как он там без снегу проживет?
Что мы есть без племени, без рода
и за что нас в этакий мороз
как родных приветствует природа
пуховыми ветками берез?
Знать, и нам виденья не случайны
и на миг забрезжит благодать,
знать, и мы достойны нежной тайны,
что вовек живым не разгадать…
Скоро мы в луга отворим двери,
задрожим от журавлиных стай.
Пусть весна вершится в полной мере,
только ты, пожалуйста, не тай.
Сыпься с неба, тихий и желанный,
и огню, и Вечности родня,
холоди немеркнущие раны
и холмы с оврагами равняй.
Скоро канешь, горний, станешь, свежий,
мерзлой кашей, талою водой.
Но ведь чудо было не во сне же
и во мраке, сложенном с бедой,
помоги нам выжить, святый снеже,
падай, белый, падай, золотой.
Об авторе: БОРИС ЧИЧИБАБИН